ЕСЛИ ЛЮБИШЬ - СБУДЕТСЯ!

Под каштанами.
У старых каштанов мы увидели Принцессу и Юношу. Ахумдус опустилась на лист
дерева, прямо над ними.
Нет, они не говорили о любви и всяком таком, а спорили, почти ссорились.
На каштаны падала черная тень; может быть, поэтому Принцессе и Юноше было
не до
любовных признаний. Очень близко, всего в нескольких шагах землю озарял
ласковый
свет луны. Но тень медленно накатывалась на освещенное пространство.
- Скоро эта проклятая тень от часов, идущих в прошлое, зальет весь мир,
если
только Магистр... - тревожно жужжала Ахумдус.
- Холодно и темно, - грустно сказала Принцесса.
- Да, холодно и темно, ведь мы опять в Средних Веках, - отозвался Юноша.
- Завтра тебя снова поведут к Инквизитору?
- Да... завтра, - ответил Юноша.
- Бедный, глупый... И ты снова будешь повторять, что Земля вращается
вокруг
этого маленького Солнца?
- Да!
- И под пыткой?
- Что же другое я могу сказать? Ведь Коперник доказал, что это правда.
- Вздор... Вся улица, весь квартал, весь город знает, что это вздор, а ты
твердишь свое, чтобы погубить меня и себя.
Юноша молчал, поникнув головой.
- Всем известно, - продолжала Принцесса, - Солнце восходит там, за
фруктовым
рынком. Тетушка Петра, которая лучше всех печет пироги с ревенем, рано
утром
проходила по яблочным рядам и видела, как это дурацкое Солнце дрыхнет под
навесом. Тетушка Петра еще подумала: "Какое огромное красное яблоко",
подняла
его и уронила - оно было очень горячее! Ты же веришь тетушке Петре?!
Юноша молчал.
- А дядюшка Питер, Начальник Ночного Караула, проходил с дозором по берегу
моря
и увидел твое разлюбезное Солнышко, которое тебе дороже и меня и жизни.
Оно
напилось допьяна и валялось в неположенное время в неположенном месте -
круглое,
краснорожее. Дядюшка Питер наподдал его сапогом, и оно мигом скатилось за
горизонт в море - даже не пикнуло. Ведь все должны подчиняться
установленному
порядку. Ты же веришь дядюшке Питеру?
- Все-таки... - начал было Юноша, но Принцесса не позволила ему договорить.
- И старый дядюшка Инквизитор так расстраивается, что ты перечишь ему и
приходится тебя снова допрашивать. Ты должен сказать то, что тебе велят,
то, во
что верят все почтенные люди, даже если сам не веришь в это. Иначе я уйду
от
тебя. Я уйду от тебя навсегда.
Принцесса, не оборачиваясь, пошла прочь.
А Юноша стоял у скамьи под каштаном, словно снова окаменел. Он не плакал и
не
умолял, как сделал бы я и всякий другой, а только сказал вслед Принцессе
со
странной своей страдальческой гримасой:
- Две тысячи книг написано об одном старом докторе Фаусте, который продал
душу
дьяволу, чтобы все знать и все видеть. Почему же так мало книг о миллионах
людей, которые продают душу дьяволу, чтобы ничего не знать и ничего не
видеть?
Принцесса уходила все дальше, Ахумдус всполошилась.
- Что же, еще восемьсот лет ждать, пока они снова встретятся и снова
поссорятся.
Нет уж! - Она сердито взглянула на меня. - Какого дьявола ты глазеешь по
сторонам вместо того, чтобы подлететь к Принцессе и велеть ей вернуться.
Я уже перестал обращать внимание на ее грубость и возможно спокойнее
ответил:
- Во-первых, я не совсем беспристрастное лицо и мне было бы тяжело мирить
Принцессу с Юношей, хотя, конечно, я желаю им счастья. И ты сама все время
жужжишь, что я Простак; кто послушает простака?!
- Чепуха! - прямо-таки завопила Ахумдус, даже не дослушав меня. -
Последний раз
спрашиваю: ты так-таки не скажешь милой парочке, чтобы она поскорее
выбралась из
тени дьявольских часов? Ведь совсем рядом ясный лунный свет! Знаю я вашего
брата
сказочника. Уж вы найдете повод, чтобы с самым благородным видом остаться
в
стороне от драки.
Мне стало ужасно обидно.
- Как ты можешь, ведь только что...
- Ну, не сердись, - улыбаясь, как ни в чем не бывало прожужжала Ахумдус. -
Тебе
ведь и говорят, отдохни, я сама справлюсь.
С этими словами Ахумдус взвилась в воздух. Не очень-то приятно "отдыхать"
на
листе каштана. Случайный порыв ветра сдует тебя. Каждый бездельный гуляка
воробей после бурной ночи может ненароком закусить тобой, как говорится -
"заморить червячка".
"Нет, не о такой кончине он мечтал", - подумал я о себе, как пишут в
книгах. Но,
по правде, я не мечтал ни о какой кончине.
К счастью, Ахумдус скоро вернулась. Думаете, она извинилась за свое
поведение?
Ничего подобного. Она чуть ли не лопалась от самодовольствия:
- В седло, и полетим.
По дороге она все время болтала.
- Не пойму, что бы делали люди без меня. Престранные вы существа. У нас,
мух,
это называется пустожужжанием Подумаешь, важность: что вращается вокруг
чего -
Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли. Муха вокруг лампочки или
лампочка
вокруг мухи... Солнце! Был бы это медный таз с вареньем. А то нашли о чем
спорить твоя хваленая Принцесса и Юноша. Но я все-таки допекла их.
Садилась на
нос, кусала, пока они не погнались за мной. Чертовски жалко, что ты не
видел
всего этого. Как только первый луч лунного, света упал на них, Принцесса
сказала: "Ах, как хорошо", а он совершенно некстати ответил: "Боже, как ты
прекрасна". Потом она сказала: "Мне снился страшный сон". И он ответил
"Мне тоже
снился страшный сон". И они подошли друг к другу... Да чего болтать -
летим, сам
увидишь.
Конец истории о Принцессе и Юноше.
Мне снился страшный сон. Но теперь все прошло. Я тебя так люблю! - Юноша
протянул руки, чтобы обнять Принцессу.
Не тут-то было.
Принцесса подняла голову, взглянула на его искаженное страдальческой
гримасой
лицо и, отступя на шаг, в ужасе воскликнула:
- И ты всегда будешь таким? Не подходи, не подходи ко мне!
Слезы потекли из глаз Юноши. Нет, лицо его вовсе не было страшным.
"Какая Принцесса жестокая", - подумал я, позабыв, что сердце у нее
заколдовано.
- Все напрасно, - грустно прожужжала Ахумдус. - Тут и я не могу помочь.
И в эту секунду откуда ни возьмись показался Ворон. Он подлетел к
Принцессе и
сказал человеческим голосом:
- Ведь ты так любила Юношу, пока тебя не заколдовал Турропуто. Вспомни,
вспомни
это. Люби его, и тогда...
Ворон не договорил.
Принцесса повернулась к Юноше и поцеловала его.
Страдальческая гримаса на лице Юноши исчезла, и каким же чудесным светом
озарилось оно. И как засияло лицо Принцессы, теперь, когда любовь снова
согрела
ее сердце. Кончилось заклятье Колдуна!
Так вот что было скрыто в словах "Люби его, и тогда..."
Я бы мог написать, что после была свадьба и, как говорится в сказках, "и я
там
был, мед, пиво пил, по усам текло, да в рот не попало".
Но я описываю только то, что видел сам; пусть другие придумывают всякую
всячину.
Не был я на этой свадьбе, должно быть, чудесной и веселой, но не для меня.
Последний бой с Турропуто.
- Сдается мне, что здесь отлично справятся без нас, - прожужжала Ахумдус.
- К
часам... Что-то они скрипят и скрипят...
Мы поспели вовремя. Магистр с ключом в руке карабкался по обледенелой
лестнице.
И Турропуто был тут. К счастью, он еще не оправился от удара льдиной и
действовал не слишком уверенно. Изловчившись, Колдун схватил Магистра за
ногу.
"Тжарч-Тжарч-Тжарч", - оглушительно и противно скрипели часы.
Обратно в чужие, глухие века Слепые, немые
Где солнце не светит и ночь глубока, Где правда распята и царствует ложь,
Где
правит законы кровавые нож. И сказку на плаху выводит палач. Слепые, немые
века.
Тжарч-Тжарч Тжарч...
Холод был прямо-таки невыносимый.
- У-у-у-у! Заморожу! - вопил Турропуто. - Превращу в сосульку!
- В бой, - отчаянно зажужжала Ахумдус. Я с размаху вонзил матушкин
волшебный
ножик в красный нос Колдуна.
- У-у-умираю! Гибнет великий Турропуто, - завопил Колдун.
Он обеими руками схватился за лицо и, конечно, выпустил ногу Магистра,
который
стал быстро подниматься к часам.
Колдун сразу опомнился, но Магистр вытащил из кармана здоровенную звезду
первой
величины и так ловко швырнул ее в лоб Колдуну, что тот, снова взвыв от
боли,
скатился с лестницы.
Теперь, наконец, Магистру удалось завести часы.
"Донн-донн-донн", - зазвенели они.
Тьма рассеялась, и все залил ласковый лунный свет.
Донн-донн-донн -
Это песня о том, что,
Если любишь, сбудется,
А горькое горе забудется, -
пели часы, как поют все часы на свете.
Им, часам, должно быть, кажется, что в этой песенке самая главная правда.
А если песенка не сбывается? Бывает ведь и так?!
- Если она не сбывается, часы не виноваты, мой мальчик, - сказал мне потом
Учитель. - Это правдивая песня, и, чтобы она сбылась, надо только очень
крепко
любить. И бороться за свою любовь против всех колдунов. И страдать, и
ждать,
если так суждено. И быть честным, даже если тебе грозит гибель.
- Как ваш сын? - спросил я Учителя.
- Да, как Сильвер.
...Светало. Теплый утренний ветерок вертел сотни флюгеров.
- Залетим на прощанье в ратушу, - сказала Ахумдус. Странный, синий и
розовый
свет наполнял сводчатую залу. Я взглянул на картину и увидел Принцессу.
Теплое
сияние лилось из ее глаз. Смерть, стоявшая прежде за ее спиной, отступала
в
глубину картины. Она отступала вместе с тьмой, и с Жабом Девятым, и со
всеми его
страшными Альфонсио. А сияние, лившееся из прекрасных глаз Принцессы,
становилось все ярче. Оно достигало сводчатого потолка ратуши, и летучие
мыши,
гнездившиеся там, с противным испуганным писком прятались от этого света,
метались и куда-то исчезали.
- Прощай! Больше я никогда не увижу тебя, - прошептал я, стараясь удержать
слезы. - Ты не узнаешь, как я тебя люблю. Но ты навсегда останешься в моем
сердце - такой, сияющей и согревающей своим сиянием мир.
- Нам пора, мальчик, - тихонько напомнила Ахумдус
Мы вылетели из ратуши. Показался узкий переулок и знакомый дом под
черепичной
крышей. Снова то, что представилось издали пятнами сырости или тенями,
слилось в
человеческую фигуру. Я увидел Магистра, не то нарисованного, не то
прислонившегося к стене. Он был подпоясан фартуком, расшитым разноцветными
звездами. Сонно улыбающаяся Луна прикорнула на его плече.
А Ножниц не было.
Я обрадовался этому и только успел подумать: "Куда же они подевались?,
когда под
крылом Ахумдус показался маленький дом, окруженный садом. Седой старичок
стоял
среди роз и ржавыми Ножницами стриг черного козла. Вдруг Ножницы с
противным
лязганьем вырвались из рук и набросились на ближайший розовый куст. Они
срезали
бы все до единого цветы и даже все бутоны, но старичок вовремя схватил их.
- Держи Ножницы! - крикнул я старичку. - Держи их крепче, не выпускай из
рук,
запирай на ночь на семь замков, а то они наделают много зла!
...Мы летели вдоль главной улицы. Из-за угла вышел Турропуто. Ну и жалкий
вид
был у Колдуна! Рука подвязана, на глазу пластырь. Красно-синий нос распух.
Мы опустились пониже, и я закричал, что было силы:
- А вот кому нужны битые колдуны, ломаные кости, старые тряпки, колдунские
фокусы-покусы.
Турропуто подскочил, завертелся, и тысяча ветров завыли, закружились, как
голодные псы.
Но Ахумдус благополучно ушла в высоту.
Весь город покрыл глубокий снег. Торговец вывесил в витрине магазина
плакат:
"Ввиду неожиданного наступления зимы дешевая распродажа осенних и летних
товаров!" Девочки лепили снежных баб с морковными носами. Мальчики играли
в
снежки.
Мы с Ахумдус влетели через форточку в комнату гостиницы, откуда нынешней
ночью
начали путешествие.

Глава шестая

ВОЗВРАЩЕНИЕ К УЧИТЕЛЮ И ПРОЩАНИЕ

Антимизерин.
- За дело! - прожужжала Ахумдус.
Вместе с ней мы понатужились - раз... два... дружно, раз... два, -
перевалили
таблетку антимизерина на торец и покатили к краю стола.
Таблетка упала и разбилась на множество осколков. Ахумдус перенесла меня
на пол,
а сама улетела в свой домик.
Я стал, не разжевывая, глотать кусочки антимизерина, валявшиеся кругом.
И сразу увеличился в десять, двадцать, сто раз.
И почувствовал себя великаном, хотя был еще ниже стула. Я глотал кусочки
антимизерина и все рос и рос. Казалось, я дорос до неба, и если выйду на
улицу,
то придется наклонять голову, чтобы не сбить солнца. А на самом деле, я
как был
до всех этих событий небольшого роста, так и остался. Даже сделался на
шесть
сантиметров ниже, потому что несколько крошек антимизерина укатились и их
не
удалось отыскать.
Я не огорчился тем, что стал меньше, потому что дал себе слово до конца
жизни не
глядеть ни на каких принцесс, даже если в мире были бы другие принцессы.
А раз ты одинок - какая разница, высокий ли ты или маленький! Никому до
этого
нет дела.
- Пора, - прожужжала Ахумдус, но я не мог так просто проститься с ней,
столько
раз спасавшей мне жизнь. Я попросил ее подождать минутку и сбежал по
лестнице в
буфет. За стойкой спал толстый буфетчик. С трудом я растолкал его. Но он
только
проворчал: "Подождете до утра", и опять захрапел. Тогда я схитрил; ведь и
простак может кое-чему научиться.
Я снова растолкал толстяка и сказал ему:
- Просто у вас нет варенья и никогда не было, а то, что было, прокисло и
съедено
мышами. А вы обыкновенный хвастун.
Он прямо задохнулся от возмущения.
- Это у нас-то, в нашем знаменитом буфете нет варенья?
Через минуту передо мной оказался поднос, где стояли тарелочки со всеми
сортами
варенья, какие только есть на свете.
Ахумдус проворчала: "Зачем все это?", но я отлично видел, как она
обрадовалась.
Ну и пир у нас получился!
Потом я отнес Ахумдус в Бюро проката скаковых мух.
- Нет ли жалоб? - спросил заведующий. Я ответил, как думал, что Ахумдус -
самая
прекрасная, смелая и мудрая муха на свете.
- Прощай, мой мальчик, - прожужжала Ахумдус.
- Прощай, сестричка! - ответил я.
Учитель.
Я вышел на улицу и пошел туда, куда показывал флюгер. Снег растаял,
пригрело
солнце. В магазине, где висел плакат "Ввиду неожиданного наступления зимы
дешевая распродажа осенних и летних товаров", вывесили другое объявление:
"Так как лето вернулось, дешево продаются зимние вещи".
Улица вывела меня к вокзалу. У окошка кассы я сообразил, что не знаю, до
какой
станции ехать. Но из окошка выглянул наш Голубь, которого я, конечно,
сразу
узнал, хотя и не подал вида.
Кассир-Голубь протянул билет, вышел из своего помещения и провел к поезду.
В пустом купе я лег и сразу уснул. После минувшей ночи спал я так крепко,
что
проводник с трудом растолкал меня. На перроне ждал Ворон. На этот раз ему
не
пришлось нести меня в клюве: я немножко научился верховой езде и летному
делу,
когда летал с Ахумдус.
Среди поля синих колокольчиков показался наш милый, поросший седым мхом
старый
бревенчатый дом. Учитель стоял на пороге; он улыбнулся и помахал рукой, а
я
соскочил с Ворона и со всех ног бросился к нему. Ах, как я соскучился по
дорогому метру Ганзелиусу, хотя ведь не видел его всего одни сутки.
Я начал рассказывать Учителю обо всем, что произошло, стараясь ничего не
упустить, но скоро понял, что он уже все знает.
Когда я заговорил об Ахумдус, Учитель улыбнулся:
- Она тебя прозвала простаком, мой мальчик?! Ты не обижаешься на нее?
- Нет, - ответил я. - Ведь есть, наверно, гораздо более обидные прозвища.
Я
только не помню какие.
- Трус, - подумав, сказал Учитель. - Это самое обидное прозвище.
- Но и я ведь не из смельчаков, - признался я.
- Трус не тот, кто боится и превозмогает страх, а тот, кто из страха
становится
лгуном и предателем.
Стемнело, снова наступила ночь, и в небе загорелась удивительно яркая и
огромная
луна.
- Пора нам проститься, мальчики, - сказал Учитель слабым голосом,
обращаясь к
Ворону, Голубю и ко мне. Только теперь я разглядел, как он постарел, пока
нас не
было дома. - Когда Сильвер был каменный, все эти сотни лет, - продолжал
Учитель,
- и на мое сердце давил камень. А сегодня так легко. И есть на кого
оставить
дом. Мне пора, мальчики.
Я не успел ничего сказать, даже не понял, что происходит. Учитель
поднялся,
вытянулся во весь рост и прыгнул в середину лунного луча. Несколько секунд
я
видел светящиеся зеленые точки, потом они приблизились к окну и исчезли.
Всю ночь мы ждали, но Учитель не вернулся. Перед рассветом я вышел во двор
и
спросил Клеста, который, как всегда, висел на ели и глядел в небо:
- Ты не видишь Учителя - там, на луне? Его легко узнать по зеленым
светящимся
туфлям.
- Нет, - ответил Клест скрипучим голосом. - Хотя я ужасно зоркий, но разве
с
земли разглядишь туфли, даже если они светятся?
- Как же мне быть? - в отчаянии спросил я.
- Знаешь что, - после долгого молчания сказал Клест. - На луне 244 517
лунных
человечков. Если их пересчитать и окажется 244 518, значит, Учитель там.
Но это
очень трудно и утомительно - пересчитать всех лунных человечков.
- Пожалуйста, милый Клест, пересчитай. Ведь ты один можешь это сделать.
- Да уж, - проскрипел Клест. - Говорят, у ученых людей есть телескопы, но
только
мы, клесты, видим лунных человечков.
Он начал считать в ту же ночь. И до утра насчитал сто двадцать лунных
человечков. А в следующую ночь - тысячу пятьсот! Потом он сбился, и
пришлось
начинать сначала. На этот раз он досчитал до десяти тысяч трехсот и опять
сбился. А потом все пошло хорошо, он досчитал до ста тысяч и тут вспомнил,
что
дальше считать не умеет; когда-то умел, но разучился.
Так мы остались одни - Ворон, Голубь и я. Очень тоскливо без Учителя у
меня на
сердце.
Я знаю, что долго отдыхать не придется. Вчера в трубе завыл ледяной ветер
и выл
всю ночь.
Турропуто близко! Значит, не миновать новой встречи с Колдуном.
Я не струшу. Не имею права струсить... Мне кажется, что учитель не
спускает с
меня своих зорких глаз.
"Донн-донн-донн", - бьют часы...
Я слышу их звон и верю их песне.